Историк С. В. Бахрушин, характеризуя внешнюю политику елизаветинского периода, отмечал, что недостаток устойчивости во внешней политике России открывал перед иностранными державами возможность вести бесцеремонные интриги в Петербурге и вмешиваться во внутренние дела Российской империи.
Как известно, Елизавета Петровна в 1741 г. была возведена на престол гвардией при деятельном содействии французского посла Шетарди, который надеялся добиться этим путем сближения России с Францией. Шетарди финансировал переворот и первое время пользовался большим влиянием при дворе. Однако он встретил серьезного и умного противника в лице канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Во время отсутствия Шетарди в Петербурге австрийский посол маркиз Ботта-Адорни, воодушевленный успехом своего французского коллеги, повел разговоры среди оппозиционно настроенной части русской знати о возможности восстановления на престоле свергнутого Ивана Антоновича. Чтобы устранить Бестужева, его враги попытались замешать канцлера в этот заговор. Это не удалось. В 1744г. Шетарди вернулся с миссией вовлечь Россию в войну на стороне Франции и Пруссии; он открыто заявлял, что намерен устранить канцлера. В союзе с Шетарди состояла преданная Фридриху II принцесса Ангальт-Цербстская, мать невесты великого князя Петра Федоровича, будущей Екатерины II. Бестужев-Рюмин поступил со свойственной ему решительностью: перехваченная переписка Шетарди помогла ему скомпрометировать французского посла, который и был выслан из России. Позже, в 1756 г., английский посол Чарльз Вильяме разрабатывал с великой княгиней Екатериной Алексеевной план захвата ею власти после смерти Елизаветы Петровны. Эта смелая игра иностранных дипломатов в Петербурге объясняется той легкостью, с какой, при поддержке кучки гвардейцев, в России в XVIII в. происходили перевороты.
Русское правительство в отношении дипломатических интриг в европейских государствах было менее предприимчиво. Оно позволяло себе вести крупную игру только в Швеции, где непрекращающаяся борьба аристократии с королевской властью открывала такую возможность. Тратились значительные суммы для соэдаиия среди шведской знати русской партии в противовес другой группировке, которую аналогичными же средствами поддерживало французское правительство.
На этом поприще в 40-х гг. рука об руку с русской дипломатией действовала дипломатия английская, принимая значительную часть расходов на счет своего казначейства. В 1740 г., например, русский и английский посланники договорились выделить на соответствующие цели по 50 тыс. ефимков. В 1746 г., для подкупа депутатов сейма Швеции, Петербург ассигновал 20 тыс. рублей. Шведское правительство официально жаловалось в Петербург на вмешательство русского посла барона Корфа во внутренние дела его страны и требовало его отзыва. Из Петербурга отвечали протестами на действия антирусской партии в Швеции. Сменивший Корфа новый посланник Н. И. Панин развернул в письме к русскому канцлеру целую программу действий на случай смерти хворавшего шведского короля. По его словам перед Россией стоят три задачи: не допустить установления в Швеции самодержавия, низвергнуть нынешнее министерство и поставить на места министров добрых патриотов (приверженцев русской ориентации). Панин предлагал склонить на сторону России какого-нибудь влиятельного члена французской партии , но настаивал вместе с тем и на применении вооруженной силы: раздача же денег никакой пользы не принесет . Та же система подкупов в сочетании с военным вмешательством практиковалась и в Речи Посполитой, и в Курляндии. В этой непрерывавшейся борьбе за влияние в чужих государствах широко применялся подкуп не только частных лиц, но и министров. Так, в 1737г. из Петербурга были посланы богатые подарки гофмейстеру шведского короля Горну; он долго отговаривался, но все-таки принял подарки с большой предосторожностью: чек получил на банк якобы об бы в уплату за товары и выдал расписку, а на следующий день русский посланник отвез ему расписку обратно.
Много денег тратили иностранные правительства на подкупы русских министров и сановников. В 1725 г. французскому послу Кампредону было разрешено его правительством истратить до 60 тыс. червонцев на гратификации публичные и секретные всем лицам, Которые полезны для заключения союза между Францией и Россией, начиная с всесильного Меншикова, канцлера Головкина, Остермана и др. и кончая приближенными к Екатерине 1 дамами. Принято было выплачивать регулярно ежегодные пенсии руководителям внешней политики России, и самые выдающиеся государственные деятели той эпохи не гнушались принимать нескольких иностранных дворов. Не без юмора описывает подобный само - эпизод английский посол Вильяме. Уже с некоторого времени, - писал он в августе 1756 г., - канцлер [Бестужев-Рюмин] просил меня доставить ему крупную пенсию от короля, говоря, что ему здесь дают ежегодно лишь 7000 руб., а на такое жалованье он не может жить по своему положению; что ему известны интересы его отечества, связанные с интересами Англии, и что потому тот, кто служит хорошо России, служит и Англии, таким образом, он может служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему отечеству... Но он страшно удивился, когда я в понедельник сказал ему: король жалует вам пожизненную пенсию в 12000 руб, в год . Он был этим озадачен, он в самом деле не поверил мне. Он меня не благодарил и при моем уходе не обратил никакого внимания на свою пенсию . Только после того, как банкир Вольф заверил его в правильности сообщения, канцлер поспешил выразить Вильямсу свою благодарность. Скажите ему, - велел он передать, - что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него .
Однако, получая деньги от иностранных дворов, руководители внешней политики России проводили свою собственную линию, отнюдь не жертвуя интересами своей страны ради чужих интересов. Все правительства стремились иметь в других государствах своих агентов, через которых они получали необходимые сведения. Русская разведка была поставлена неплохо. Достаточно сказать, что при Анне Ивановне русский посланник в Турции Неплюев имел агента в свите французского посла и через него был осведомлен обо всех шагах своего соперника. Правительству Швеции в 1747 г. пришлось даже изменить систему канцелярской переписки, потому что русский посланник барон Корф имел возможность узнавать обо всех тайных государственных делах. Более дерзко, чем Россия, использовали тайную агентуру тогдашние ее враги - Англия и Пруссия. В этом смысле они сумели использовать даже будущую императрицу, великую княгиню Екатерину Алексеевну, урожденную немецкую принцессу. Еще ее мать, как уже говорилось, была агентом Фридриха II, пока не была выслана из России по распоряжению императрицы Елизаветы. Британский посол Вильяме сумел найти доступ и к Екатерине как через своего секретаря Станислава Понятовского (будущего польского короля), так и благодаря крупным займам, предоставляемым ей из средств английского короля. Наконец, одной из характерных черт этого периода является усиление секретной дипломатии, действовавшей помимо официальных представителей и органов, призванных руководить внешней политикой. Так, императрица Елизавета Петровна и французский король Людовик XV находились между собой в тайной переписке без ведома своих министров.
Хитросплетенная паутина дипломатических интриг и путей воздействия на политику соседних стран ярко отражает сложность международной обстановки в Европе в эпоху, предшествующую французской революции 1789г., в период окончательного складывания национальных государств. К чести русской дипломатии следует отнести то, что она не только сумела закрепить успехи, достигнутые при Петре 1, но стала играть решающую роль в делах Западной Европы. Отсталая по сравнению с нею Россия XVIII в. менее своих соседей испытывала противоречия между феодальным и буржуазным строем, которые раздирали страны, стоявшие на более высокой ступени социально-экономического развития. Поэтому русское правительство и могло проводить, несмотря на смену лиц на престоле, более решительную политику.
Международным успехам России способствовало и наличие в ее правящих кругах выдающихся дипломатов. Таков был знаменитый Андрей Иванович Осерман, начавший карьеру при Петре I в качестве одного из участников мирных переговоров с Швецией; его уму, настойчивости и ловкости Россия была обязана блестящим Ништадтским миром. Опыт и природные дарования выработали в нем совершенно исключительные дипломатические качества. Часто, - писал о нем Манштейн, - иностранные министры в течение двух часов проговорят с ним и по выходе из его кабинета знают не больше того, сколько знали, входя туда. Что бы он ни писал, что ни говорил, могло пониматься двояко. Тонкий, притворный, он умел владеть своими страстями и в случае нужды даже разножиться до слез. Он никогда не смотрел никому в глаза из страха, чтобы глаза не изменили ему, он умел держать их неподвижно . Про Остермана говорили, что у него проявлялась подагра в руке всякий раз, когда предстояло подписать опасную бумагу. Человеком другого типа был А. П. Бестужев-Рюмин, честолюбивый, хитрый, изворотливый, владевший всеми тайнами дипломатического успеха, но далеко не умевший так скрывать свои чувства, как Остерман. Бестужев-Рюмин был создателем определенной политической системы, которую он и проводил последовательно в жизнь; в основу ее он полагал союз России с Австрией для противодействия возраставшему могуществу Пруссии и для наступления на Турцию.
